— Эхнатон нажил себе многочисленных врагов, — продолжал Коэн. — И когда в Египте разразилась жуткая эпидемия чумы, жрецы Амуна тут же обвинили в обрушившемся несчастье эхнатоновское отступление от веры. Они заявляли, что фараон тайно нарушил Маат, духовные узы, объединяющие все элементы во вселенной. В связи с этим по стране стали вспыхивать бунты, разжигаемые противниками фараона, количество которых росло. Опасаясь не только смерти и репрессий по отношению к своей семье, но и разрушения новой столицы, Эхнатон доверил тайный вывоз самых могущественных реликвий своему наиболее приближенному визирю.
«В точности как в сто пятьдесят четвертом году до нашей эры, когда Ониас, спасаясь бегством от иерусалимского Синедриона, изъял ковчег из тайника в Кумране и перевез его в безопасное место в Гелиополисе», — подумал Коэн.
— Визирь был человеком добродетельным и хранил секреты древних, пока Ониас пребывал в «должности» первосвященника храма Эхнатона. Звали визиря Моисеем.
— Тот самый Моисей?
— Тот самый, — кивнул Коэн.
Душа Коэна ликовала, и он едва сдерживался, чтобы не дать себе волю и не пуститься в проповеди. Сейчас он был в положении человека, переживающего уникальный момент, когда устремления всей его жизни вдруг слились в единое событие. Шарлотта просто физически ощущала, как ему необходимо было поведать свою историю, словно хотя бы для того, чтобы убедиться: если амбициозный план рухнет, его тайное знание (а возможно, и оправдание за предпринятые действия) могут быть переданы другому. И Шарлотта решила подбодрить раввина, дабы потянуть время. Вдруг израильтяне поспеют на помощь прежде, чем случится что-либо худое?
— По счастью, Моисей согласился исполнить просьбу Эхнатона. Но больше всего Моисей опасался пагубных последствий возможных репрессий против тех, кто всегда верил в единого истинного Бога: против загадочной группы семитских племен, трудолюбивых, отважных, насчитывавших десятки тысяч, живших в дельте Нила более четырех столетий.
— Израильтян? — спросила Шарлотта.
— Очень хорошо, — похвалил Коэн. — Укрыв храмовые реликвии на севере и приготовив их к перевозке через Синай, Моисей тайно наведался к старейшинам израильских племен. Он знал, что их потомственные вероучения уходят корнями в далекое прошлое, к великому патриарху по имени Авраам, который, гласит легенда, был первым из людей, разговаривавшим с единым Богом. Также легенда гласит, что единый Бог пообещал потомкам Авраамовым возвращение на их родовые земли на севере. Так или иначе, Моисей убедил старейшин в том, что пришло время сбыться пророчеству. И под покровом темноты израильтяне покинули свои деревни и отправились с Моисеем на Синай.
— Так начался Исход, — тихо проговорила Шарлотта.
Коэн кивнул, и его беспокойные глаза принялись осматривать храм. Он махнул двоим в одеяниях подойти.
«Не давай ему отвлечься! Займи его!» — приказала себе Шарлотта.
Она лихорадочно попыталась припомнить, что там в Библии говорится об Исходе.
Но перед ее мысленным взором всплыли кадры из фильма 1950-х годов с Чарлтоном Хестоном, поднимающим волшебный посох, чтобы разделить морские воды и пропустить израильтян; преследующие их по пятам египтяне и сомкнувшееся над ними море.
— А почему фараон отправил в погоню за Моисеем свои войска? Он передумал?
Коэн через силу усмехнулся.
— Моисея с израильтянами преследовали войска не Эхнатона. Это были солдаты, направленные из Мемфиса соправителем Эхнатона Сменхкара, злобным интриганом, который поддерживал жрецов Амуна, подлецом, вступившим в связь с женой Эхнатона Нефертити и ставшим отцом ее сыну.
— Что — той самой Нефертити? — удивилась она.
Рассказ об Исходе на глазах превращался в «кто есть кто» Древнего Египта.
— Да. Но эта красивая, культовая египетская царица была женщиной необычайно вероломной. — Взгляд раввина стал жестким. — Имея от нее шесть дочерей, Эхнатон так страстно мечтал о наследнике, что никогда не подозревал жену в неверности.
Коэн решил было здесь остановиться, но почувствовал, что нужно закончить рассказ. В конце концов, женщина должна осознавать необходимость того, что сейчас произойдет.
— Однако амбиции Нефертити давали только первые ростки, — вновь заговорил Коэн. — После того как Моисей благополучно бежал из Египта, Нефертити тайно сговорилась с Сменхкарой отравить мужа. Сменхкара попытался вычеркнуть из династической истории имя Эхнатона. Глубочайшее оскорбление для фараона, поскольку в памяти об имени жил его дух. Новая столица Эхнатона пришла в запустение, его картуши были сбиты со стен храмов и гробниц…
Раввин вздохнул.
— И во славу Сменхкаре, а также чтобы восстановить почет и уважение жрецов Амуна, Нефертити изменила имя своего сына с Тутанхатена («живой образ Атена») на Тутанхамона («живой образ Амуна»).
— Постойте. Вы о фараоне Кинг Тат?
— О Тутанхамоне, — кивнул раввин. — Всего лишь через год после убийства мужа Нефертити отравила и Сменхкару, поэтому истинное отцовство Тата оставалось тайной. Само собой, мальчик наследовал трон в Фивах. Затем Тат стал орудием в руках Нефертити.
Он презрительно усмехнулся.
— В конечном счете, ее настигла Божья кара, хотя и спустя почти десять лет. Духовенство Амана восстало против Тутанхамона и манипулировавшей им матери. Оба были убиты. Какой ироничный поворот судьбы.
Шарлотта не ответила, хотя история очень напомнила ей трагедию Софокла.
— Однако без сокровищ Атена даже жрецы Амуна ни за что не смогли бы вернуть царству его былое могущество. Египет больше уже никогда не поднялся.